Автор: Admin, 10.11.2009

Алексей ПУШКОВ: "Нация сейчас существует через телевидение"

Алексей ПУШКОВ:
В июне популярной аналитической программе «Постскриптум» (ТВ Центр) исполняется 10 лет. Бессменный автор и ведущий программы Алексей Пушков уверен, что это не предел: ему еще есть что сказать зрителю.

«Многих привлекают лавры солидного аналитика…»

— Десять лет в эфире — кажется, это рекорд для нашего телевидения. Ни одна авторская аналитическая программа до такого возраста не доживала…
— Этот рекорд, наверное, можно вносить уже в Книгу Гиннесса. Ведь программа не лицензионная, не купленная, а авторская — от начала и до конца. Тем более, программа политическая, а за эти 10 лет политика у нас напоминала бурный горный поток: много раз можно было поскользнуться и разбиться.

— В чем, по-вашему, секрет долголетия «Постскриптума»?
— Я думаю, это связано с несколькими обстоятельствами. Во-первых, качественная, умная, разносторонняя аналитика нужна всем. Я надеюсь, что она нужна властям, потому что они нуждаются в объективных и углубленных оценках. Ее ценит политическая элита. И ее ценит широкий зритель.
Вторая причина состоит в том, что эта программа выходит на канале ТВ Центр. И здесь я должен отдать должное Юрию Михайловичу Лужкову: он, безусловно, является человеком твердых убеждений (и свои убеждения он отстаивает с характерной ему мужской силой), но при этом — я не раз мог в этом убедиться — он действительно уважает свободу слова.

— Неужели собственник канала не вмешивается в редакционную политику программы?
— За 10 лет работы я не слышал ни одного указания или замечания по характеру моей программы от руководителя московского правительства. И это принципиально отличает условия, в которых работает программа «Постскриптум».
И третья причина долголетия. Для аналитической программы очень важны уровень квалификации, личный опыт и базовая подготовка ее автора. У меня за плечами и кандидатская диссертация, и преподавание в МГИМО, где я сейчас профессор, и работа в ООН, и в международном отделе ЦК КПСС, и в руководстве «Московских новостей» и Первого канала. В связи с этим меня удивляет, как люди, не имеющие даже трети такой подготовки — и жизненной, и профессиональной, — вдруг начинают претендовать на то, чтобы переиграть «Постскриптум» по качеству анализа.
Многих привлекают лавры солидного аналитика, но для того, чтобы держать программу на высоком уровне, иметь устойчивый авторитет, в том числе и в политических кругах, где очень требовательные люди (они сами много чего видели и много чего знают), — нужна очень серьезная базовая подготовка и немалый запас знаний. И в этом смысле то, что я пришел на телевидение достаточно поздно — уже как состоявшийся политолог и обозреватель, сослужило хорошую службу программе.

— То есть по качеству аналитики у «Постскриптума» нет конкурентов?
— Когда человек всю жизнь занимался исключительно журналистикой, не пробовал себя в других сферах и у него нет профессиональной аналитической подготовки, сложно претендовать на оригинальность и глубину выводов. У такого рода людей программа может быть живой, насыщенной и вообще замечательной, но она вряд ли будет аналитической.


«А сколько у Папы дивизий?»

— В своей программе вы часто критикуете Соединенные Штаты и НАТО. Критика США, которая сейчас стала мейнстримом, — что это, на ваш взгляд: отражение общемирового тренда, в рамках которого градус антиамериканизма за последние годы везде резко вырос, или все же отражение нашей национальной «самости»? В том смысле, что «Америка — всегда нам враг»?
— Прежде всего, что касается моей позиции. В 1990-е годы, когда, как многим тогда казалось, в наших отношениях царил дух партнерства, я бывал в штаб-квартире НАТО в Брюсселе раз, наверное, двадцать и был знаком со всеми генеральными секретарями этой организации — от Манфреда Вернера до Хавьера Соланы. Перелом наступил, когда НАТО приняла решение о расширении на Восток. Я был сильно разочарован: стало ясно, что расширение НАТО никак не зависит от позиции России. И ни о каком партнерстве речь в наших отношениях не идет. Честно говоря, не шла и до этого. Это было мое личное разочарование линией США и НАТО.
Кроме того, я искренне убежден, что США взяли на себя роль, которую они не смогут выполнить и, строго говоря, не должны выполнять. Одно дело — роль мирового лидера, и США в этой роли, кстати, многие хотят видеть. И другое дело — роль мирового гегемона, который раздает тычки направо и налево и всем говорит, что им предписано делать. Да, я сознательно выступаю против однополярного мира.
Теперь о «самости» и общественных настроениях. В середине 1990-х я пытался объяснить — в первую очередь моим знакомым американцам, представителям западного истеблишмента, — что с расширением НАТО на Восток они потеряют Россию как долгосрочного союзника. На это они мне говорили: «А что вы можете сделать? Вы можете, например, двинуть свои танки, чтобы не допустить вступления Польши? Нет? Тогда почему мы должны с вами считаться?» Это мне напомнило историю про «отца народов». Когда Сталину сообщили, что Папа Римский занял по какому-то вопросу такую-то позицию, он спросил: «А сколько у Папы дивизий?» Других аргументов для него не существовало. Так и для Запада. Там много толкуют о том, что все в мире изменилось: глобализация, Интернет и т.д. Но как доходит дело до решения ключевых проблем, первый вопрос — всегда про дивизии.
Мой друг, обозреватель New York Times Том Фридмен, абсолютно точно написал тогда по этому поводу: «По сути дела, мы выбираем чешский флот и польскую авиацию вместо сотрудничества с Россией». США во многом потеряли Россию. Они сами виноваты в росте антиамериканизма.
Конечно, Америка нам не враг. Но я считаю, что Соединенными Штатами проводится принципиально неверная политика. Они не пытаются сочетать свои интересы с нашими, Россию хотят подчинить, сделать ее контролируемой страной, которая будет действовать в первую очередь в интересах США. Поэтому и растет антиамериканский тренд в обществе. И как вы правильно заметили, не только в нашем.


«Андрюша, ты еще должен постараться!»

— Но ведь аргументов в виде «дивизий» у нас по-прежнему недостаточно, чтобы повлиять на Штаты?
— Хотелось бы верить, что боеспособность Российской армии в последние годы все же увеличилась.

— Однако все равно это не те «дивизии», которые можно противопоставить НАТО: по экономическим и военным показателям мы по-прежнему далеки от бывшего СССР и тем более от нынешних стран — членов альянса…
— Это верно. Россия еще не вышла на тот уровень силы, когда, посчитав, условно говоря, наши «дивизии», сторона, которая хочет совершить невыгодные для нас действия, глубоко задумается и заранее откажется от своих планов. Но уже сейчас какие-то региональные кризисы мы можем решать так, как мы считаем нужным: я имею в виду ситуацию с поддержкой Абхазии и Южной Осетии. И для меня весьма показательно решение саммита НАТО в Бухаресте о переносе сроков присоединения Грузии и Украины. Если бы Россия развивалась так, как она развивалась в середине 1990-х, — и дискуссии не возникло бы на этот счет! Сейчас же с Россией немного больше считаются. Так что, я думаю, нарастание экономической и военной мощи России будет укреплять ее ставки в мировой политике.

— Означает ли это, что когда Россия все-таки «сосредоточится» и у нее появится нужное количество «дивизий», то все опять вернется к догорбачевскому уровню конфронтации с Западом?
— Иногда вопрос о том, не идем ли мы к конфронтации, скрывает за собой следующий подтекст: если идем, то должны отказаться от того, что считаем своими национальными интересами. Я так не считаю. К тому же грядущая конфронтация — это миф. Сейчас нет противоборства двух систем, как это было во времена СССР — ни идеологического, ни экономического. Тогда это была схватка за выживание между двумя системами. Сейчас же речь идет о дележке сфер влияния, нефтяных полей, заказов и т.д. Но ведь известно, что, если вы жестко торгуетесь, у вас больше шансов отстоять свои интересы.
Геополитические или экономические интересы сталкивались многократно на протяжении веков — здесь ничего нового нет. Значит, вопрос заключается лишь в том, чтобы сшибка этих интересов не привела к войне. Я не считаю, что жесткое, но разумное отстаивание наших интересов приведет к войне. Она не нужна ни нам, ни Америке. И у них, и у нас много других проблем.
Да, сейчас нет атмосферы тотальной дружбы. Но атмосфера тотальной дружбы за счет наших уступок нам не нужна. Ведь пока мы будем делать уступки, не соотнесенные с его ответными шагами, Запад всегда будет требовать еще, еще и еще. Как говорил в свое время американский госсекретарь Уоррен Кристофер, похлопывая по плечу нашего министра иностранных дел Андрея Козырева, «Андрюша, ты еще должен постараться!». Уверен: эти времена закончились.


«Пришли 800 человек, каждый заплатил по 25 фунтов»

— Жесткая позиция «Постскриптума» по отношению к западным странам изменила тамошнее отношение к вам лично как к автору программы? Приглашают, как и прежде?
— Да, это когда-то я был вольный политолог, а теперь на мне стоит клеймо «P.S.». (Смеется.) Казалось бы: программа жестко критикует США, НАТО, европейские страны в тех случаях, когда они занимают антироссийскую позицию. Однако при этом поток приглашений не только не иссякает, наоборот, растет их уровень. Недавно выступал в Лондоне на публичной дискуссии по теме «Кто разжигает холодную войну». На дискуссию пришли 800 человек, каждый заплатил по 25 фунтов. Представляете? Но для них было важно, что я веду программу, которая отражает позицию значительного числа простых граждан и политической элиты. Пусть я критически настроен к политике Запада по отношению к нашей стране, но зато общение со мной дает им возможность понимать, что на самом деле думают в России.

— В какой мере, по-вашему, программа «Постскриптум» влияет на умы, а самое главное — на поступки тех, кто принимает решения?
— Я не претендую на то, чтобы предопределять решения, принимаемые на самом верху. Но есть определенный контекст, который создает в том числе и моя программа. Я работаю на утверждение национального консенсуса, потому что считаю, что не может быть стабильного государства без общенационального консенсуса по поводу его базовых интересов. Когда в выступлениях наших руководителей я узнаю некоторые свои мысли и оценки, я далек от того, чтобы думать, что именно я подсказал им эти мысли. Но, по моему мнению, это отражение того консенсуса, на который я многие годы работаю и который уже в значительной мере в обществе утвердился.


«Он решил уйти, чтобы не превратиться в Лукашенко»

— В прошлом интервью «Профилю» — полтора года назад — вы сказали, что если Путин поддержит Медведева, то и население его поддержит, несмотря на его «весьма эстетские галстуки». Так и вышло…
— Я думаю, галстуки тут ни при чем (смеется), хотя у Медведева галстуки действительно далеки от классических. Помните, были галстуки в стиле Политбюро: очень темные, очень сдержанные. Ельцин тоже носил строгие галстуки. И Путин носит строгие галстуки, хотя иногда позволяет себе чуть-чуть… Медведев же носит «галстуки XXI века», весьма элитарные, «заявочные».

— Это с какой стороны его характеризует?
— Как минимум как человека, который имеет собственный стиль и готов его отстаивать. Есть такая категория людей, которые готовы учитывать общественное мнение, но при этом будут утверждаться как самостоятельные личности. А есть другая категория людей — те, кто говорят: «Скажите, что вам нужно, и я буду таким, каким меня хотят видеть».
Я думаю, что галстуки Медведева говорят о том, что он постарается утвердиться, безусловно, с учетом общественного мнения (он осторожный человек, внимательный, я бы даже сказал — социально аккуратный), но все-таки как самостоятельная личность, а не функция от общественного мнения. И это правильно. Да, у общества есть свой запрос, но оно хочет видеть индивидуальность.

— Как вы воспринимаете ситуацию, которая сейчас сложилась: Путин, как и обещал, не пошел на третий срок, став премьером, а президентом стал другой?
— Останься Путин на третий срок — и мог бы возникнуть кризис легитимности. Юридически все было бы чисто: Конституцию поправили бы, и страна бы его поддержала. Но было бы ощущение, что это искусственное продление власти. Путь, по которому пошел Путин, как мне кажется, отражает его понимание того, что третий срок привел бы к такому кризису. И он решил уйти, чтобы не превратиться в Лукашенко. Плюс — сохранить авторитет в кругах мировой элиты, где у Путина много друзей и где его уважают.
Конечно, тот вариант, который он выбрал, выглядит довольно спорным и рискованным. Но я думаю, более рискованным был бы третий срок.

— Два с лишним года все гадали, кто будет преемником Путина, теперь все гадают, будет ли Медведев «настоящим президентом» и вернется ли Путин в Кремль. Каков ваш прогноз?
— Мое внутреннее ощущение состоит в том, что Путин это для себя еще не решил. И пока он не решил, он будет сохранять условия для своего возможного возвращения…
Как мне кажется, Путину важно, чтобы его курс был продолжен и чтобы были достигнуты результаты, которые он наметил. И он смотрит: получится ли это, если он уйдет? Справится ли Медведев? Сумеет ли он стать состоявшимся президентом, а не просто избранным? Это одна сторона вопроса.
Другая сторона вопроса, над которой Путин, как я понимаю, думает: а как он сам будет существовать вне власти? Ведь в России у власти, помимо политической составляющей, всегда есть какое-то сакральное, почти мистическое начало. И это, конечно, наполняет человека определенным самоощущением, без которого, возможно, когда он уходит из власти, ему очень трудно обойтись. Тем более что юридически ничто не мешает Путину вернуться…


«Партия всегда была вторична по отношению к Путину»

— В 2000 году многие говорили, что Путина телевидение сделало президентом…
— Сейчас любого президента делает телевидение — и в Штатах, и в Европе, и у нас. Потому что нация сейчас существует через телевидение.
Что объединяет жителя Чукотки и жителя Краснодара? Язык, совместная история — да. Но главным образом — единое телевизионное пространство. Первый канал охватывает 99% территории России. Это стратегический проект — не менее важный, чем «Газпром». Он обеспечивает поддержание единого информационного пространства страны.
Сейчас значение печатной прессы во всем мире упало: печатная пресса стала местом для обсуждения спорных идей и для обмена мнениями между элитами. А телевидение — это единственное общедоступное, общенациональное средство общения власти и общества, отдельных его частей между собой и поддержания единого национального целого.
Поэтому и Ельцина, и Путина сделало телевидение — в том смысле, что они стали существовать для людей через телевидение. Но телевидение не может сделать из бездарного политика национального лидера. Путин нашел несколько очень точных ходов, чем очень помог телевидению выстроить свой собственный образ. Он показал себя с самого начала человеком, который будет решительно, жестко отстаивать интересы страны. А люди этого и ждали.
И Медведев может сделать так, что утвердиться в качестве полноценного президента ему поможет телевидение. Тут все зависит от него самого. Телевидение его много показывает, но для того, чтобы телевидение тебя сделало, ты должен дать ему материал. Ведь телевидение — это инструмент. Телевидение — это не kingmaker; «создателями королей» на самом деле являются сами люди. Если в человеке это заложено, телевидение ему поможет. Но оно не сможет заменить отсутствие личности и силы воли — это отлично видно на телеэкране.

— Вы беспартийный аналитик Вас в партии звали?
— Мне предлагали вступить в «Единую Россию», звали в некоторые другие партии.

— Почему не пошли?
— А почему Владимир Путин не стал вступать в «Единую Россию»?

— Потому что он имел возможность возглавить ее, не вступая.
— Мне таких условий не предлагали. (Смеется.) Если же серьезно, мне, как человеку, который вещает на очень широкую аудиторию, важно сохранить высокую степень непредвзятости и неангажированности.
Знаете, как «поэт в России — больше, чем поэт», так и телеобозреватель в России — больше, чем просто телеобозреватель. В России, если люди тебе доверяют, они обращаются к тебе именно как к моральному авторитету. Так что для меня беспартийность — это залог успешного выполнения моих профессиональных функций и гражданских обязанностей. Зрители программы «Постскриптум» ждут от меня моего собственного мнения. Они не ждут от меня воспроизведения мнения генсовета «Единой России» или какой-либо другой партии.

— Может, и Путин зря согласился возглавить партию?
— Мне кажется, Путин просто не хочет быть связан партией. Сейчас часто можно услышать, что это беспрецедентно: возглавлять партию, не будучи ее членом. Да, если тебя выдвинула партия в свое время. Но партия «Единая Россия» сама создавалась «под Путина» и на него всегда ориентировалась. То есть партия всегда была вторична по отношению к Путину. Это соотношение Путин и сохранил: он первичен по отношению к этой партии.
Поэтому зря он ее возглавил или не зря — я бы не стал выносить сейчас окончательное суждение. В политике критерием является результат. Если Путин с опорой на ЕР сумеет достичь тех целей, которые он перед собой поставил, значит, он прав. Если не сумеет, тогда и будем разбираться — правильно он поступил или нет.


«Бывает по-разному…»

— Вы за 10 лет еженедельного нахождения в эфире уже достигли того уровня популярности, которая мешает жить: везде узнают, пристают с вопросами и т.д.?
— Бывает. Возникает элемент вторжения в твою жизнь. С другой стороны, сказать, что это неприятно, я не могу. Узнаваемость — это же признание. Да, это может создать неудобство. Но оно же является признанием того, что ты популярен. К тому же, как правило, подходят люди, которые хорошо относятся к программе. Хотя бывает по-разному…

— 10 лет «Постскриптуму». Сколько всего вы отмерили этому проекту?
— Когда-то меня спросили об этом, и я сказал, что вот Путин уходит в 2008 году, и раз уж я совпал с эпохой Путина, то до мая 2008-го я программу доведу, а потом займусь чем-то другим. Но, судя по рейтингам, по отзывам людей, чьим мнением я дорожу, по откликам за рубежом, где тоже смотрят «Постскриптум», я понимаю, что программа еще очень и очень живая. И было бы глупо искусственно ограничивать срок жизни живого, дееспособного, конкурентного и вполне закаленного организма.

— А вы сами не устали за эти 10 лет?
— Иногда бывает.

— И как с этим справляетесь?
— Уезжаю куда-нибудь. Вот в начале мая ездил в США — выступал на конференции в Центре Никсона, а потом на островах ловил акул. Очень помогает. Когда вытащил полутораметровую акулу, подумалось: «Ну вот, а теперь можно и опять за «Постскриптум» браться».

Владимир Рудаков

Комментарии (0)

Обсуждение
Ваш комментарий:

Новые рецензии кино

СВЕЖИЕ ОБЗОРЫ

Самые интересные разделы кино на Ovideo.Ru

Кинофестивали